(беседа с сестрами и паломниками Пюхтицкого монастыря в трапезном храмесвятых Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы)
Матушка Варвара: …А сейчас мы попросим о. Артемия, нашего дорогого и уважаемого гостя, преподать нам слово назидания. Пожалуйста, батюшка.
Отец Артемий. Благодарю Вас, Матушка! Сегодня мне хотелось бы преподнести утешительное слово, в первую очередь, для насельниц обители. Конечно, слово к лицам монашествующим или избравшим монастырский образ жизни должно быть какое-то особенное. В чем его особенность? Лица монашеского звания весьма напоминают собой детей. При взрослых трудах у них бывают и огорчения детские, и радости детские. Услышала случайно душа монастырского воспитания какое-то резковатое слово, может быть, и не в ее адрес сказанное, – и расплакалась. Мы в миру не плачем, а только ожесточаемся, дуемся, смотрим исподлобья. А тут поплакала душа и выплакала свое недоразумение, свою обиду. Или подошла под благословение к батюшке или к Матушке, и вдруг с благословляющей десницы зефиринка на ладошку попала. И тоже – радости на день-два хватит. В этом смысле, монашествующие действительно напоминают собою детей. Потому что, как чувствует себя ребенок, оставшийся без земных родителей, без их попечения, един у него Небесный Отец, на Небе, а на земле Мать Церковь. Так, отказавшиеся от устроения земной жизни, конечно, получают от Господа Бога дар особенной любви ко Спасителю, к Матери Божией, пред Которыми и обеты страшные приносят, и особенное тяготение к Церкви Божией. Для монашествующих храм – это и колыбель, это и Отчий дом, и лествица на небо. И вот, имея такое высокое представление о монашествующих, мы, люди из мира, приходя в Пюхтицкую обитель, убеждаемся, что здесь, действительно, добродетели взрослых сочетаются с детскими.
Я хотел бы сегодня посвятить наше собеседование размышлению о детстве во Христе Иисусе. В связи с этим вспоминается эпизод из жизни Макария Великого, который встретил в пустыне некоего философа-стоика. Философ стал задавать ему очень высокие вопросы. Преподобный Макарий Великий, слушая этого мыслителя, вдруг достаточно резко оборвал его и сказал: «Ты хочешь лишить меня своими вопросами того, над чем я трудился и чего я достиг, с Божией помощью, за 40 лет своей жизни, хочешь лишить меня детства во Христе». И речь идет, конечно, не о том, что ум преподобного Макария не был просвещен ведением Божественных истин, но речь идет о его сердечном состоянии – о полноте веры, надежды и любви к Богу, о чем и наш Спаситель говорит: … Если не обратитесь и не будете как дети [умеющие веровать искренно и чисто, без лишних вопрошений], не войдете в Царство Небесное (Мф. 18, 3). Думается, что эта задача стоит и перед каждым из нас. Куда и к чему мы должны обратиться? Думаю, что, как и во многих других приточных словах Иисуса Христа, в этих словах много смыслов. Один из них – это, конечно, обращение к детской поре. И если Бог даровал нам детство, когда мы были окружены любящими и преданными нам взрослыми, родителями, если у нас было много светлых и радостных впечатлений, то действительно, обращение к этому бывает крайне необходимо для человека, уже вошедшего в возраст и потерявшего цельность и радость бытия. Так, например, из истории классической художественной литературы мы можем заключить, что многие выдающиеся писатели, растеряв веру в юношеские годы, именно благодаря светлым впечатлениям своего детства затем обретали Бога и возвращались в Церковь. К сожалению, у нас меньше светлых детских воспоминаний, чем у предшествующего поколения, не говорю о людях дореволюционного воспитания. А какие впечатления будут у наших детей – сказать трудно, потому что сегодня мир ополчился на детей, поставив цель лишить их и девства, и детства. При недостатке таких светлых впечатлений мы, конечно, обращаемся оком в мир, привносящий в наши души и свет, и чистоту, и радость. Я, например, когда мне по-настоятельски приходится туго, вспоминаю Пюхтицу. Действительно, сколько утешения сокрыто для христианской души в стенах тихих обителей, которые имеют удивительное свойство возрождать и даже воскрешать души горожан!
… Если не обратитесь и не будете как дети… – очевидно, здесь идет речь и об обращении к глубинам собственной души. Можно заметить, что дети не скучают, не утомляются от занятий, детям всегда бывает хорошо наедине с самими собой. Это происходит потому, что детская душа, еще не оскверненная страстями, опытно не изведавшая грехи человеческие, по преподобному Серафиму Саровскому, всегда находится в общении с ангелами. Обращение, о котором говорит Господь, очевидно, есть умение вникать в глубины собственной души, обретая в ее сокровенной глубине келью, сидя в которой при затворенных дверях, душа молится Отцу Небесному, видящему тайное, и Господь воздает ей явно (см: Мф. 6, 6).
… Кто умалится, как это дитя, тот больше в Царстве Небесном (Мф. 18, 4), – говорил Господь, полагая руку на мальчика, стоявшего посреди апостолов. Вот еще одна черта детской верующей души – ее подлинное смирение, не столько пред людьми, что часто бывает показным и вымученным, сколько пред лицем Живого Бога. Что значит умалиться пред Богом, как дитя? Очень часто мы, если искренне подвизаемся, каемся, молимся, трудимся, исполняя то или иное послушание, испытываем ощущение нашей полной беспомощности, бесполезности, как кажется, предпринятых трудов. Мы бываем подобны человеку, который, не имея никаких вспомогательных орудий, хочет взобраться на почти отвесную гору и обламывает ногти до крови. Так, епископ Игнатий говорит, что деятельное исполнение заповедей Божиих учит человека его немощам, познанию собственного ничтожества, бессилия, всегреховности. И как важно нам ничто не приписывать самим себе, ни в коем случае не полагать цену преждесодеянным трудам, не уповать на собственные силы. Но дитя тем и прекрасно пред Господом, что оно, ощущая свою полную беззащитность и беспомощность, взирая на своих родителей, в них лишь полагает свое счастье, к ним стремится, в единении с ними успокаивается. Так вот, путь к смирению пред Богом, очевидно, заключается в том, чтобы, разумно трудясь и чувствуя душевное и телесное утомление, подчас изнеможение, смиряться, яко отроча, то есть, смотреть снизу вверх на Неприступное сияние Славы Божией, сознавая себя недостойным созерцать Господа и призывать Его имя. Опытные духовники говорят, что нет милее в очах Божиих той души, которая, как малое дитя плачет, от сознания своей беспомощности, никчемности, неключимости, но при этом не теряет надежду, твердо веруя, что всемогущий, вселюбящий Господь услышит, примет, простит и обновит сердце благодатью Своею.
И, наконец, последнее. Из уст младенец и ссущих [припадающих ко груди] совершил еси хвалу… (Пс. 8, 3), то есть принимаешь Ты, Господи, хваление и благодарение. Младенец, ищущий материнскую грудь, весь уходит в этот поиск. Он и душой, и телом, и всем своим существом ищет источника питания, понимает, что вне материнской груди он не найдет ничего в этом мире стоящего. Такой, наверное, и должна быть детская христианская душа, для которой Господь дороже света и воздуха, слаще меда и вожделеннее камене честна многа (Пс. 18, 11). Устремленность ко Христу, в алчбе и жажде, может быть, и восстанавливает в нас ту цельность, целеустремленность, ту внутреннюю полноту, которой мы лишились через падение Адама и Евы, ощущая, как их потомки, всегдашнюю раздвоенность, расколотость, происходящие от нашего сердца, думающего служить и Богу, и мамонне.
… Из уст младенец и ссущих совершил еси хвалу… Преподобный Исаак Сирин говорит, что Богу особенно угоден детский лепет, точнее, все наши молитвы, краткие или пространные, в основе которых лежит детское исповедание сердца, когда оно, всецело вверяя себя в руки Божии, обнажая свои язвы, молится Господу, иногда непосредственно под воздействием Божией благодати.
Детскую хвалу приемлет Господь. Может быть, потому мы совсем не дети в очах Божиих, что мало благодарим нашего Создателя, будучи почти что неспособными примечать Его тайные и явные милости. Иногда мы даже задаем самим себе такой безумный вопрос: «За что мне благодарить, когда все так несветло в моей жизни?». Именно потому свет меркнет в наших очах, а мир, теряя красочность, становится каким-то серо-черно-белым, что мы забыли об этом подвиге, о котором говорит святой Иоанн Златоуст: «Хочу, чтобы твои молитвы начинались и завершались благодарением Господа». Можешь забыть все молитвы, но не забудь одной: «Слава Богу!» – за все, за благое и скорбное, за бывшее, имеющееся и еще имеющее прийти в твою жизнь, за все, что придет, воле Божией, коль скоро ты живешь с благодарением своего Создателя.
Легко обо всем этом помыслить, легко об этом сказать, но, конечно, нелегко это стяжать, нелегко всегда пребывать в детских добродетелях – благодарения, ощущения своей немощи и всегреховности, нелегко вникать в самого себя, раз навсегда отрекшись от греховного любопытства.
Однако, заметим, что нынче люди стали особенно немощными, особенно неспособными ни на какие подвиги. Об этом предсказывали и древние отцы-подвижники. И тот, кто думает без рассуждения следовать вычитанным в аскетических святоотеческих книгах повествованиям о отцах (вот только что мы слышали о преподобном Серафиме, как он сниткою питался шесть лет или три года, ничего более не вкушая), не угодит ни Богу, ни этим подвижникам, которые с Неба сокрушенно будут взирать, качая головой и говоря: «Девка переусердствовала. А ну-ка, немного угомонись в своем подвижничестве!». Не можем мы, при всем нашем желании и стремлении, подражать им, потому что естество наше ущербно и немощь его возрастает, похоже, с каждым пятилетием, с каждым десятилетием. “Иных уж нет, а те далече”, “бывали люди в наше время”... А нынешнее племя – пигмеи, по сравнению с гигантами духа. Но вот, поняв эту немаловажную истину, каждый из нас, однако, может утешиться тем, что у нас осталась еще стезя спасения, суть которой может быть выражена так: «Спасение в чине дитяти, по детскому чину». Не можешь подражать святым в их внешних подвигах, подражай им в подвиге душевном – неосуждении, молитвенности сердца, незлобии и простоте. Однако, не думай, что ты им подражаешь. Но понимай, что у них все было, как у взрослых, а у нас, как у детей. Не требует от нас многого Господь, но требует малого: только бы мы изгоняли из души нечистоту, злобу и гордость, которые лишают сердце детства.
В заключение напомню об одном Оптинском подвижнике. У старца Нектария Оптинского был в келье весьма пушистый и красивый кот, на которого часто заглядывались приходящие к старцу за духовным окормлением. Впрочем, иные даже слегка соблазнялись: как это, скитоначальник и духовник скита забавляется с этой зверюшкой?! Хорошо отвечал старец Нектарий, говоря, что у древних подвижников, например, у Герасима Иорданского, был лев. А мы нынче настолько умалились, что у нас кошечка. И большего от нас не требуйте. Старец, как вы знаете, в келье своей держал детские игрушки, паровозики дореволюционные, голышей каких-то нянчил. И всем этим, не вдаваясь в пространное изъяснение, хотел убедить нас в том, что спасаться нынче остается только «по детскому чину», то есть, ничего себе не приписывая, за все благодаря Бога и не храня в душе память ни о каких обидах. Аминь.
15.01.2000.
Материалы подготовлены сотрудниками архива
P.S. Обращаем ваше внимание, что размещаемые в этой рубрике материалы ещё не были опубликованы автором, поэтому их нельзя использовать для издания. Авторские права защищены. При использовании их в интернет-пространстве необходимо давать ссылки на первоисточник – корректный перепост и на сайт протоиерея Артемия Владимирова